В постель он не стал ложиться — всю ночь пролежал навзничь на диване. Несколько таблеток анацина [157] заглушили боль, но заснуть он так и не смог.

«Что мне делать?» — спрашивал он себя.

Он вспоминал другие места, которые нравились ему больше. Он понял, что на самом–то деле не стал хоть сколько–нибудь счастливее оттого, что приехал сюда, даже в самом начале. В Вашингтоне, округ Колумбия, было куда лучше, решил он. Несмотря на погоду. Ему нравились тамошние дома. И снег ему был не помеха.

В Арканзасе, в детстве, он когда–то, проваливаясь, бегал по снегу. Он помнил длинные веретенообразные деревья без листьев, чащами торчавшие на склонах холмов — все хилые, хрупкие и тем не менее росшие повсюду на нерасчищенной земле. Может быть, они и до сих пор там стоят. Он вспомнил, как однажды поставил на пенек старую глиняную вазу и бросал в нее камни до тех пор, пока она не разлетелась на осколки, и среди черепков оказалась монета, вставленная еще когда глина была мокрой. Очистив монету, он обнаружил, что это двадцатицентовик. За всю свою жизнь — а ему тогда было одиннадцать — ему ни разу не приходилось ни видеть монету в двадцать центов, ни слышать о такой. Он почти два года таскал ее с собой, уверенный, что обладает единственным в мире экземпляром. И вот в один прекрасный день он попытался потратить денежку, а продавец отказался принимать ее, сказав, что она фальшивая, что такой монеты не существует [158] . И тогда Роджер выбросил ее.

Теперь, лежа на спине с прижатым ко рту компрессом, он пытался вспомнить, что же он хотел купить на те двадцать центов. Наверное, конфету. Ну, сейчас ее в любом случае уже не было бы — будь то денежка или конфета.

На следующее утро у него так распухли губы, что он не смог есть. Он попробовал отпить кофе, но боль была невыносимая. И все же он не уходил из–за кухонного стола, сидел и смотрел на чашку и тарелку.

— Тебе нужно к зубному, — сказала Вирджиния. — Тебе даже не поесть, и ты едва говоришь — давай я позвоню.

— Не надо, — отказался он.

— Но что ты собираешься делать?

Большую часть утра Роджер просидел в жалком состоянии в гостиной, ничего не предпринимая, не разговаривая с Вирджинией и даже не думая ни о чем. Сломанные передние зубы совсем разболелись, и после полудня он все–таки разрешил ей спуститься к телефону–автомату. Она долго не возвращалась и наконец, появившись, сказала:

— Едва нашла врача, который сможет посмотреть тебя сегодня. Его зовут доктор Корнинг.

Он прочел адрес — кабинет находился на другом конце города.

Взяв клочок бумаги, он надел пальто.

— Я с тобой, — вызвалась Вирджиния.

— Нет, — покачал головой он.

— Я пойду.

— Нет!

Обойдя ее, он вышел в коридор и направился к лестнице. Но она последовала за ним.

— Ты можешь упасть в обморок, — сказала она. — Я хочу пойти с тобой. Почему ты не хочешь, чтобы я была рядом?

— Иди к черту, — взъярился Роджер. — Ступай обратно, домой.

Спустившись и выйдя на тротуар, он увидел, что она сдалась. И он пошел к автобусной остановке один.

На дорогу ушло больше часа. В приемной у стоматолога он попытался закурить, но не смог удержать сигарету в зубах, и ее пришлось потушить. Ожидание заняло пятнадцать минут. Напротив него сидели, вытянув ноги, трое маленьких детей. Все трое уставились на него, хихикая, пока мать не приструнила их.

Наконец врач принял его и сделал укол новокаина.

— Один можно спасти, — сообщил он. — Могу поставить на него коронку. Но два других сломаны прямо у десен. — Он начал удалять кусочки зубов. — Ваша жена сказала по телефону, что вас кто–то ударил.

Роджер кивнул.

— На изготовление коронки уйдет пара дней. Как бы то ни было, теперь, когда я удалил остатки других зубов, боль должна прекратиться. Думаю, можно будет есть мягкую пищу, только не пытайтесь кусать. — С помощью зеркальца он осмотрел другие зубы. — Когда вы в последний раз были у стоматолога?

— Давно, — ответил Роджер.

Он не был у зубного врача с довоенного времени.

— Нужно будет подремонтировать. Почти на всех коренных — кариес. Снимочки сделать. Нельзя позволять зубам разрушаться. На сладкое реагируют?

Роджер что–то пробормотал.

— Коронка и остальная моя работа будут стоить шестьдесят долларов, — сказал доктор Корнинг. — Сейчас можете оплатить? С новых пациентов я обычно беру вперед.

Роджер заплатил чеком.

— Восстановление остальных зубов обойдется вам долларов в двести–триста. И чем дольше вы будете откладывать, тем будет дороже.

Договорившись, когда ему будут ставить коронку, Роджер спустился и вышел на улицу. От новокаина лицо у него онемело и деформировалось, и он то и дело поднимал руку, чтобы дотронуться до него. Сумма оплаты привела его в бешенство. Он понимал — он знал, — что его ограбили, воспользовались его положением. Но что он мог сделать?

«Черт возьми», — выругался он про себя.

Всюду ему мерещились всевозможные жулики и мошенники. Он проникал взором в конторские здания, где обделывались грязные делишки, где вращались колеса всей этой машины. Кредитные учреждения, банки, стоматологи, другие врачи, целители–шарлатаны, сосущие деньги из пожилых дам, мексы, громящие витрины магазинов, дефектная аппаратура, еда с подмешанными отбросами, туфли из картона, шляпы, тающие под дождем, садящаяся и рвущаяся одежда, машины с неисправными блоками цилиндров, стульчаки, кишащие болезнетворными микробами, собаки, разносящие по городу чесотку и бешенство, рестораны, в которых подается гнилая еда, обесценившиеся кредиты на недвижимость, липовые акции в несуществующих горных компаниях, журналы с непотребными фотографиями, хладнокровно забиваемые животные, молоко с дохлыми мухами, жуками, паразитами и экскрементами, разный мусор и хлам, дождь из нечистот, льющийся на жилые дома и магазины. Потрескивали электрические аппараты хиропрактиков, визжали пожилые дамы, кипели во флаконах и взрывались патентованные лекарственные средства… И всю войну он увидел как колоссальный хитроумный обман, когда людей убивают для того, чтоб жирные банкиры размещали займы, когда строят корабли, которые прямиком идут ко дну, когда невозможно погасить облигации, когда власть захватывают коммунисты, а кровь, предоставляемая Красным Крестом, заражена сифилисом. Негритянские и белые войска, квартирующие вместе, медсестры, подрабатывающие проституцией, генералы, трахающие своих ординарцев, нажива, масло с черного рынка, учебные лагеря, в которых новобранцы тысячами мрут от бубонной чумы, болезнь, страдания и деньги, перемешанные вместе, сахар и резина, мясо и кровь, продовольственные талоны, плакаты, предупреждающие об опасности венерических заболеваний, обследования половых членов, винтовки М–1, артисты Объединенной службы организации досуга войск, выступающие с таким видом, словно им кол в жопу вставили, ублюдки, гомики и ниггеры, насилующие белых девушек… Он увидел, как небо вспыхнуло и потекло, по небесам пронеслись половые органы, и услышал голос, каркающий в уши про месячные его матери. Он увидел, как весь мир корчится в волосах — чудовищный волосатый шар, лопающийся и заливающий его кровью.

— Дерьмо, — выдохнул он.

Роджер шел по тротуару, засунув руки в карманы. Постепенно к нему вернулось самообладание.

— О Господи, — слабым голосом проговорил он.

Руки у него тряслись, ему было холодно. Подмышки вспотели, ноги подкашивались. Остановившись у питьевого фонтанчика, он наклонился и набрал полный рот воды. Выплюнув воду в желоб, он вытер подбородок носовым платком.

Вообще–то все не так уж плохо, подумал он. У них все еще лежит в банке семьсот–восемьсот долларов — больше у него никогда и не бывало.

Но страх не отпускал. Он не знал, что ему делать. И поэтому шел дальше, мимо продуктовых магазинов, площадок с подержанными автомобилями, аптек, булочных, обувных мастерских, химчисток и кинотеатров, вглядываясь в витрины и пытаясь понять, что было бы лучше всего для него самого и его жены.

вернуться

157

Анацин (анасин) — болеутоляющие таблетки.

вернуться

158

…обнаружил, что это двадцатицентовик… <…>…что такой монеты не существует… — Серебряные монеты в двадцать центов чеканились в США несколько лет — с 1875 по 1878 годы. При этом лишь в 1875 и 1876 годах они поступали в обращение. 950 монет 1877–1878 годов выпускались для коллекционеров.