Она перелистала на медицинскую колонку.

— «Стоит ли беспокоиться, если на внутренней стороне губы у меня язвочка? Она не болит, но и не проходит». Да у него, наверное, рак.

— Тебе нельзя бросать работу.

— Я не Джейк, — сказала она, — не делай из меня Джейка.

— Что еще за Джейк?

— Он там пять лет проработал.

Она нашла колонку с вакансиями и развернула газету.

— Нет, конечно, я всегда могу выйти за Гордона и сидеть дома — шить, пока он латает проколотые шины. Солдатик форменный. Такой послушный. Помаши флажком, Джейк Гордон.

— Ужин готов, — сказала мать. — Пойди скажи Эду.

— Сама скажи. Я занята.

Погруженная в чтение объявлений, она нашаривала ножницы. Вот, похоже, подходящее, и опубликовано первый раз.

«Для розничной торговли требуется молодая женщина. Требования: коммуникабельность, привлекательная внешность, аккуратная одежда. Знание музыки — преимущество, но не решающее. Джозеф Р. Шиллинг, тел. МАЗ—6041, с 9 до 17».

— Пойди позови его, — все повторяла мать, — я же тебе говорю; неужели нельзя помочь? Какой–то прок от тебя должен быть?

— Перестань, — нервно ответила Мэри Энн. Она вырезала объявление и положила к себе в сумочку.

— Вставай, Эд, — сказала она отцу. — Давай, просыпайся.

Он сидел в кресле, и вид его заставил ее замереть в ужасе. Пиво пролилось на ковер, пятно росло на глазах. Она не хотела подходить к нему ближе и остановилась в дверях.

— Помоги мне встать, — протянул он.

— Нет.

Ее подташнивало; она не могла даже думать о том, чтобы коснуться его. И вдруг она закричала:

— Эд, давай! Вставай!

— Вы ее только послушайте, — произнес он. Ясные, тревожные глаза остановились на ней. — Зовет меня Эдом. Почему бы ей не назвать меня папой? Или я ей не отец?

Она засмеялась, сама того не желая, но сдержаться не было сил.

— Господи. — Она задыхалась.

— Прояви к отцу хоть какое–то уважение. — Он уже встал и подходил к ней. — Слышишь меня? Дамочка. Слушай сюда.

— Даже не вздумай руки распускать, — сказала она и поспешила обратно на кухню, к матери. Она вынула из серванта тарелки. — Только дотронься до меня, сразу уйду. Скажи ему, чтоб не трогал меня, — попросила она мать. Вся дрожа, она стала накрывать на стол. — Ты же не хочешь, чтоб он меня трогал?

— Оставь ее в покое, — сказала Роуз Рейнольдс.

— Он что, пьяный? — вопрошала Мэри Энн. — Как можно напиться пивом? Это что — дешевле?

И тут он в очередной раз поймал ее. Он схватил ее за волосы. Игра, старая страшная игра повторилась снова.

Мэри Энн снова ощутила его пальцы на своей шее; маленькая, но очень сильная ручонка сдавливала основание ее черепа. Костяшки, впиваясь в кожу, пачкали ее; она чувствовала, как пятно разрастается и ширится, как грязь просачивается внутрь. Она закричала, но это было бессмысленно. И вот прогорклое пивное дыхание накатилось на нее волной — он силой поворачивал ее лицом к себе. Не выпуская из рук тарелок, она слышала, как скрипит его кожанка, как шевелится его тело. Она закрыла глаза и стала думать о другом: о чем–то хорошем и тихом; о том, что вкусно пахнет; о чем–то далеком и спокойном.

Когда она открыла глаза, он уже отошел; теперь он сидел за столом.

— Эй, — сказал он, когда жена подошла к нему с казанком, — смотри, какие у нее сисечки отросли.

Роуз Рейнольдс ничего не ответила.

— Растет девка, — буркнул он и подтянул рукава, чтобы поесть.

Глава 3

— Гордон, — сказала она.

Но это был не Дэвид Гордон. Дверь открыла его мать. Она выглядывала в ночную мглу и смутно улыбалась стоящей на крыльце девушке.

— Неужто Мэри Энн, — сказала миссис Гордон, — как мило.

— А Дейв дома? — спросила она. Она была в джинсах и матерчатом плаще; из дома она ушла сразу после ужина. В ней еще было живо ощущение побега, а в сумочке лежало объявление.

— Ты ужинала? — спросила миссис Гордон. Запах теплого ужина просачивался наружу. — Пойду наверх, посмотрю в его комнате — может, он еще не ушел.

— Спасибо, — сказала она, дыша нетерпением, в надежде, что он все же дома, потому что так было бы куда удобнее; она могла бы пойти в «Королек» и одна, но с провожатым все–таки лучше.

— Может, пройдешь, дорогая?

Ей казалось естественным, что невеста сына должна зайти в дом; она придерживала дверь, но Мэри Энн стояла на месте.

— Нет, — сказала она. У нее не было времени. Она была загнана в угол необходимостью действовать. Черт подери, подумала она, машины нет. Гараж Гордонов был пуст, значит, Дейва не было. Что ж, пусть так.

— Кто там? — прозвучал радушный голос Арнольда Гордона, а вслед за голосом явился и он сам — с газетой и трубкой в руках, в тапочках на босу ногу. — Мэри, да проходи же; что с тобой, чего ты там стоишь?

Пятясь вниз по лестнице, она сказала:

— Дейва же дома нет? Впрочем, неважно. Я просто хотела узнать.

— Неужели ты не зайдешь? Не порадуешь стариков? Мэри, послушай, может, угостишься тортом с мороженым и мы поболтаем?

— Мы тебя так давно не видели, — добавила миссис Гордон.

— До свидания, — сказала Мэри Энн.

«Дорогая, — подумала она, — эта новая яйцерезка просто чудо. Обязательно возьмите ее, когда вы с Дэвидом заведете хозяйство. Дату еще не назначили? Положи себе еще мороженого».

— Дейв на собрании Молодежной торговой палаты, — сказал Арнольд, выходя на крыльцо. — Как твои дела, Мэри? Как родители?

— Хорошо, — сказала она, притворяя калитку. — Если спросит, я в «Корольке». Он знает.

Засунув руки в карманы, она пошла в сторону «Ленивого королька».

В баре столбом стоял дым; было не протолкнуться — всюду беспорядочно толпилась подвыпившая публика. Она протискивалась меж столиков, между людьми, сгрудившимися возле эстрады, — к пианино.

За ним сидел Пол Нитц — пианист, игравший в перерывах между выступлениями. Откинувшись, он уставился в пространство — худой, косматый блондин с потухшей сигаретой во рту — и ударял по клавишам длинными пальцами. Не выходя из своего транса, он улыбнулся девушке.

— Послышалось мне, — чуть слышно напел он. — Бадди Болден сказал… [97]

В музыкальную ткань он тут же вплел отголосок старого мотива дикси. Обработанная и оборванная ниточка затерялась в основной теме — би–боповой композиции «Сон».

Несколько фанатов, собравшихся возле фортепьяно, вслушивались в бормотание Нитца. Полуприкрыв глаза, он кивнул одному из них; на лице слушателя изобразился ответ, и оба понимающе закивали.

— Да, — сказал Нитц, — думаю, я слышал его так же ясно, как теперь вижу тебя. Хочешь новость, Мэри?

— Какую? — спросила она, облокачиваясь на пианино.

— Нос течет.

— На улице холодно, — сказала она, потирая нос краем ладони. — Он будет петь? Скоро?

— Холодно, — эхом отозвался Нитц.

Он кончил играть, и его немногочисленные поклонники отшвартовались от фортепьяно. Основная публика терпеливо ожидала начала выступления возле эстрады.

— Тебе–то что? — спросил он. — Тебя здесь уже не будет. Малолетка. Мир полон малолеток. А когда я играю, тебе не все равно? Ты приходишь послушать меня?

— Конечно, Пол, — отозвалась она с симпатией.

— Я — прореха. Еле слышная прореха.

— Точно, — сказала она, усаживаясь рядом с ним на банкетку. — А иногда и вовсе неслышная.

— Я — музыкальная пауза. Между великими моментами.

Она немного успокоилась и оглядывала бар, присматриваясь к посетителям, прислушиваясь к разговорам.

— Хорошая здесь компания сегодня.

Нитц передал ей остатки своего потухшего косяка.

— Хочешь? Возьми, преступи закон, пади на самое дно.

Она бросила косяк на пол.

— Я хочу с тобой посоветоваться.

Все равно она уже здесь.

Вставая, Нитц произнес:

— Не сейчас. Мне нужно в туалет. — Он двинулся неуверенной походкой. — Сейчас вернусь.

Оставшись одна, Мэри без энтузиазма бренчала по клавишам и ждала, когда Пол вернется. С ним ей, по крайней мере, было спокойно; она могла спросить у него совета, потому что он ничего от нее не требовал. Увязший в собственных навязчивых идеях, он делал короткие перебежки от «Королька» к своей однокомнатной квартире и обратно, читал вестерны в бумажных обложках и конструировал би–боповые композиции на фортепьяно.