Ему хотелось поскорее забыть всю эту историю.

— Там такой спертый воздух. Как будто едой пахнет. Он и ест там, и спит?

— Н–н–ну да, — пробормотал Арт.

— А чем на жизнь зарабатывает?

— По–моему, на консервном заводе пашет. Осенью.

— Как это тебя угораздило познакомиться с таким экземпляром?

Она уже стояла на тротуаре у машины.

— Он в «Старую перечницу» захаживал, — объяснил Арт.

— Ненормальный какой–то. Видимо, кучу денег на эти книги потратил.

Перед тем как сесть в машину, она спросила:

— Сядешь за руль? Хочешь меня куда–нибудь прокатить?

Он занял водительское место и предложил:

— Хочешь «Х–х–хорьх» посмотреть?

— Как тебе угодно.

— Очень редкая штука, — сказал он. — Ты такого еще не видела.

Когда они ехали по темной улице, Арт бросил:

— Может, т–т–тебе это неинтересно.

— Как тебе угодно, — повторила она.

Произнесла она это безразличным тоном — видимо, ей было все равно. Как будто она была где–то далеко от него.

По сторонам проплывали мимо промышленные сооружения, склады. Уличные фонари были здесь редки. На одном перекрестке он увидел стоявший автобус, в котором сидел и читал журнал одинокий водитель.

«Не стоит», — решил он, повернул направо и поехал обратно в центр города.

Когда они пересекли Коламбус–авеню, Пэт спросила:

— Мы куда–то в определенное место едем?

— Нет, — сказал он.

— Тогда давай остановимся вон там.

Впереди гасла и снова вспыхивала сине–зеленая неоновая вывеска ночного заведения. Рядом стояли машины, такси. От двери клуба до края тротуара протянулся навес. У входа стояли несколько мужчин в смокингах. К ним присоединилась женщина в вечернем платье и мехах.

— Там? — спросил Арт.

— Я хочу выпить.

— Мне туда нельзя.

— Тогда давай в другое место заедем, — сказала Пэт. — Где–нибудь в Норт–Биче [76] .

— Нет.

— В Норт–Биче никому дела нет до того, как кто одевается.

— Мне нельзя, потому что я несовершеннолетний.

— Может, какой–нибудь документ показать бы мог?

В качестве удостоверения личности он мог предъявить только чужой билет ВВС. Слишком рискованно. Если бы его попросили показать водительские права или карточку социального обеспечения, выкрутиться бы не удалось.

— Давай просто домой поедем, — предложил он. — К тебе.

— Значит, светская жизнь на сегодня закончена?

Он не повернул головы, но знал, что она улыбается.

— Не очень увлекательный получился вечер, — сказала она и потянулась. — В любом случае мне не следует ходить развлекаться вечерами по будням. Завтра в семь вставать.

— Хочешь, просто покатаемся? — предложил он.

— Нет. Мне бы домой поскорее.

И все улыбается, подумал он. Получает удовольствие, забавно ей.

— А какого Рейчел мнения о твоем приятеле–революционере?

— Не очень высокого.

— Вряд ли этого — как там его зовут? — вряд ли его интересуют девушки.

— Не интересуют, — подтвердил Арт.

— А к тебе он не пробовал подкатывать?

— Нет.

— Таких в Сан–Франциско полно. Джим когда–то встречался с девушкой, у которой муж был голубой. У него был с ней роман. Во всяком случае, он так рассказывал. Это давно было.

Арт крякнул.

Помолчав, Пэт сказала:

— В сексе есть что–то загадочное. Иногда я думаю, что это не инстинкт… Это то, к чему привыкаешь. Или думаешь, что должен желать. Или то, чего у тебя никогда не было, и ты пытаешься представить себе, как все будет. В нем всегда есть что–то запрещенное. То, что скрывают… отвергают. То, чего как бы не положено иметь. Взять рекламу — она говорит намеками, никогда не называет вещи своими именами. Интерес нагнетается издалека, уклончивыми словами. Так же и в популярных песнях. В мои юные годы мы все еще слушали Гленна Миллера. Помню, во время войны… Мы, бывало, брали пластинки Бенни Гудмена и Гленна Миллера и слушали их вшестером или всемером, лежа на полу. Фрэнка Синатру. — Она засмеялась. — Помню, как Фрэнки был в «Хит–параде». Он и Би Уэйн. «Мои шпоры звякают, бряцают», — напела она. — Это было… Когда же это было? Кажется, в сорок третьем.

Он молчал.

— Мы тогда с русскими дружили, — продолжала она. — Когда они остановили немцев под Сталинградом.

Опустив окно, она оперлась на него рукой. Внутрь ворвался холодный вечерний ветер и смешался с теплым воздухом от обогревателя.

— Когда я росла, — рассказывала она, — мы много разных песен пели. Какая же была первой? «Bei Mir Bist Du Schon». Я тогда в начальной школе училась. И «Ламбет–уок». Мы даже верили в то, что пелось. А сейчас ребята верят?

— Нет, — процедил он.

— Про то, как луна бледна?

— Нет.

— Помню, одна мне казалась особенно красивой. Сейчас ее еще можно где–нибудь услышать? «Я к звездам лестницу построю». Она мне больше всего нравилась. А то, что Джим ставит в «Клубе 17»… Я никак не привыкну к эхо–камере [77] Митча Миллера [78] . Какая–то перенасыщенность. И манера исполнения — невозможно мужчину от женщины отличить. Возьми Джонни Рэя, например. И полная мешанина — вестерн и негритянский джамп, сладко–сентиментальное… Все в кучу.

— Бывают и хорошие вещи, — сказал он.

— Ты слушаешь «Клуб 17»? Да, ты, кажется, говорил. До прошлой недели слушал.

— Рейчел нравится.

— Правда ведь это, пожалуй, лучшая дневная музыкальная программа для ребят?

Он кивнул.

— Как насчет танцевальных залов? Туда тоже только после двадцати одного года пускают?

— Нет.

— Вот вспомнила старые мелодии, и танцевать захотелось. Но уже поздно. Может быть, в другой раз. Джима на танцы было не затащить. Стесняется вечно. А у вас в школе были танцы?

— Были, — сказал он.

— Каждую неделю?

— Да.

— По пятницам?

— Да.

— И парни выстраивались по стеночке?

Они уже подъезжали к дому. Он притормозил и собирался припарковаться.

— Что, приехали? — удивилась Пэт. — Жаль.

— Почему?

Она пожала плечами:

— Рано еще. Хочется зайти куда–нибудь, посидеть. Послушать, может быть, маленький ансамбль какой–нибудь, что–нибудь спокойное. Ритм–энд–блюзовую группу, например. Или фолксингера. Мы с Бобом Поенном собирались на Джун Кристи сходить… Она сейчас в городе. Раньше она со Стэном Кентоном выступала. Мы с Джимом ходим послушать Кентона, когда он приезжает. Вернее, ходили.

Он припарковался и выключил двигатель.

— Ну, — насмешливо произнесла она, — вот и все, наверное.

— Ну ты и переменчивая, — удивился он.

— Неужели?

Она постукивала ногтями по металлу машины, ритмично отбивая барабанную дробь.

— Ты же понимаешь, что я не могу сводить тебя в такое место, — сказал он.

— А жаль.

Открыв дверцу, она ступила на тротуар. Когда он обошел машину, она уже медленным шагом направилась ко входу в дом. Она казалась взволнованной — он только не мог понять отчего.

Из подъехавшей машины просигналили. Пэт обернулась.

Машина остановилась рядом с «Доджем». Окно было опущено, и в него, наклонившись, высунул голову мужчина.

— Где ты была? — крикнул он. — Я сегодня вечером уже два раза заезжал.

Сделав шаг в его сторону, она сказала:

— Ну, я выходила.

— Кто это с тобой? Секунду. — Мужчина поставил машину на ручник и вышел. — Я уже начал беспокоиться. В последний раз, когда мы виделись, ты сказала, что заболела. Я уж подумал, не отравилась ли — может, съела чего.

— Боб, это Арт Эмманьюэл, — сказала она.

Мужчина протянул руку. Все так же обращаясь к Пэт, он сказал:

— Знаешь, где я был весь день? Разговаривал с продавцами пива «Бюргермайстер». Может быть, возьмут по целому часу каждый вечер — с одиннадцати до двенадцати. Это уже кое–что, а?

— Поп или классика будет?

— Что–то среднее. «Бостон–попс» [79] и Мортон Гулд [80] . Не слишком серьезное. — Он поднял бровь. — А ты уже небось умоталась?